Я видел, что его оскорбляло мое поведение. И это меня радовало к тому, что я ни за что не отпустил бы его.
— Да что ты? Куда? Посиди.
— Я не могу говорить с тобой … Ты … все время какого-то дурака со мной строить …
Ага! Оттут-то вияснився ты, мой мальчик, мой маленький, веснушчатый мальчик, которого я возил в коляске, которому сказки в лесу рассказывал, которому волчка выстругивал. Но чего вру я себе? Что радовало меня на самом деле? То, что он чувствовал себя мальчиком, меньче меня. А раз это радовало, значит, по сути я чувствовал себя так перед ним «я»!
— Я? Дурака строю? В жизни своей серйознище НЕ говорил! Даю слово! Вполне важно с тобой говорю. Может, у меня манера такая? Так ты не обращай внимания, я одучився говорит с людьми. Я два года молчал. Молчал, понимаешь? Не может так, когда-когда с кем-то поговоришь час-два. Нет, ни с кем неделями ни одного слова. А там две-три минуты с каким встречным мужиком в лесу. И все. Ты, разумеется, знаешь, что я два года молчал? Не то чтобы молчал, а … должен бы молчать.
— Знаю, — твердо сказал Вот и так же твердо посмотрел мне в лицо своими впалыми, своими строгими, милыми глазами.