Он намеренно выбор найпошлищи заялозени выражения, чтобы и тем показать, что он смеется.
-… Не слушал ты меня. И сыновья твои теперь не слушают. Бог прости им, вразумы их. Старшего уже вроде вразумив. А когда убийцей меня называл. Ну что, Вадя, что там! Было. Я не сержусь, я понимаю. А вот вы не понимаете. Вот, напримир, тем, что я помог Богу скорей позвать к себе старого грешника Рыбацкого, тем я Богу послужил. А вы осужуете.
Такого открыто цинизму мы уже не ждали. Но, может, и сам Никодим не ожидал, вырвалось в минуту экстаза, тихого, всерединного, раюючого.
— Хватит, Никодим Петрович! — встала мама и подошла к кровати. Отец лежал неподвижно, весь желтый. И я, и вот молчали. Можно было или только всадит по самую ручку чем в плохое горло, что Рига вонючими словами, или молчать.
Время Степка приходит. Садится рядом с папой, вертится на кровати, раздается то так то сяк и все время шутит. Меня, кажется, таки совершенно искренне в своих засчитал, — чаще всего ко мне обращается, смеется мне, подмигивает на отца, на Ося. С мамой вполне запанибрата. Не может же быть, чтобы это все было не намеренно. Что-то здесь есть, в этих визита Никодима и Степки. Провокация?