И тогда, в будивництви.дорогы, огонь и вихрь крутил ею: она таскала тачки, смеялась, хотела всех обогнать, опередить, носа младшим девушкам и парням утереть. Готова была действительно разорваться, лишь бы висело на повороте дороги и развевались в степь большое полотнище: «Лучшая бригада стахановки Танасий Байдачный!» Молодую, ее пьянило тогда — «лучше». И не чья-то, а не соседняя бригада, а именно Тасьчина.
Однако сквозь смех и вызывающее беспечность в ее глазах пробивался часто какой-то тайный глубоко скрытый грусть; он звучал где-то там, на самом дне ее души. Тот грусть делал ее старше, матерью, чем выделял ее среди девушек в бригаде. От чего тот давний перегирклий грусть, она знала только одна, а может, и сама толком не знала, потому что здесь было многое спутаны и связано в один узел — и раннее неудачное ее замужества, и прочахла дорога за ее мужем, и что-то свое, женское, и, может, даже какое-то тревожное смутное предчувствие страшной казни, которая вот-вот упадет на ее безрассудную голову.