Опять легкий улыбку и разочарование на лице Павлика: хитрит, не хочет серьезно говорить Черкес.
— Ну ну, не надувай губы, Павлик. Твой Черкес не так соломенный дурак, чтобы рассказывать тебе на ночь, на сон грядущий о всяких страхах, — он сгреб со скамейки ватную шапку (свою фронтовую), натянул шинель, сразу стал бы выше, строгий и серо-неприступный, какой чужиший , посмотрел в темное окно, и там среди ночи, среди застывших под мерзлой корой степей будто открылось ему что-то вещее, недоступное простому глазу — то, что будет завтра, что ждет их всих.- Ты еще, Павлик, назнаешся, насмотришься страшного. Поверь мне, слышит моя душа.
Мать вышла за ним, провела его к воротам и немного, как понял Павлик, постояла с ним под холодным небом.