— А самувар?
Вадим живо повернулся к ней и слишком весело сказал:
— Мне самувару не надо! Я буду у знакомых пить. Спасибо очень.
Выйдя во двор, он услышал, что его как-то качнуло и стало очень холодно.
«Мне надо бы съесть», подумал он машинально. Но даже на папиросы не было, а курит хотелось невыносимо. «Я вчера утром ел или позавчера?» — неизвестно для чего стал он пригадувать и, забыв, пошел скорей. Или от голода, или чего другого, состояние было какое-то неровный, — то поривчатисть, то слишком спокойствие и задумчивисть.
Утро было морозное, и на всех бороды круг рта лежал иней. Грязь мостовой заскорузлой и фонтаном чавкало на лужах, когда их раздавливали колеса повозок. Везде дымилась пара: изо рта, из дверей трактиров, с ноздри лошадей и собак. Деревья стояли тихо, неподвижно, словно боясь втруситы с своих замерзших гиляки серебристый порошок. Солнца не было, но далеко вверху небо яснищало и наливалось розовость.
Подходя к дому рыбацкие, Вадим заметил у его небольшую толпу: бабы, чиновник, двое салдатив с казенного книгами в руках, пара дворники, мальчик с большим кошем на руке и в слишком большой на его шапке. Все они интересно заглядывали в калитку, закрывая ее собой. Мальчик безуспешно поднимался на шпинькы, подскакивал, но ничего не видел. Шапка ему лежала аж на носу, и он смотрел из-под нее, задрав голову; очевидно, ему надоело каждый раз одсовувать ее назад, и не помогало это, и поэтому он оставил ее в покое.