И осталась им отца спиртовка, две банки тушенки, спички, еще какие-то солдатские безделушки. Но нет, не только это. Оставалось растревоженное ожидания, разворошенный память. В старой пожелтевшей доме все напоминало об отце. Стол — где он сидел за ужином. Нож — как нарезал черствый буханку солдатского хлеба. Диван — когда подправлял расшатанную ножку. Да разве только в доме остались его следы? А во дворе, где он прочищал дорожку? А на огороде, где еще чернели лунки от его сапог? А на реке, где они ловили рыбу? Все в доме и за домом напоминало Саше об отце, о том, что он жив, что он уехал на фронт и сейчас воюет с немцами.
И мать стала бы другой. За что бы ни бралась — мыла посуду, разжигала плитку — она подолгу задумывалась. Сядет на стул — и то вспоминает (и забыто лежат на коленях ее расслабленные руки, а она то хмурится, то вдруг улыбаясь поднимает брови. И снова мрачнеет …) Целый час сидит, нацелена на себя. Никогда Саша не видел на ее лице такой напряженной сосредоточенности, как сейчас, такой сложной работы мысли. Видно, что-то непростое обдумывала она и решала для себя.
А потом … снова повеяло в душу холодом.