А мотоцикл катил на него, и в Черкеса, как от мороза, начало трясти руки и в груди трепетала какая-то терпкая морозная озноб. Мандраж, как сказал бы его начхоз. Он злился, потому что не любил, не терпел в себе сего перед боем нервного дрожи. Крепче прижал клешней винтовку к плечу и осмотрел, что и фашисты идут на него с нацеленными автоматами. Он уже отчетливо видел каску, растопыренные руки Того за рулем, даже какое-то размытое, серое, запыленное его лицо.
Сердце в Черкеса застучали, смерть подкатывала ближе, серая маска-лицо впилась в него застывшими ямами глаз. Чтобы не пережечь себя, Черкес выстрелил и тут же выбросил из патронника гильзу, а с ней еще вился желтый дымок.
— Да, кажется, один есть!
Мотоцикл завил, закружил на месте, запрыгал на кочках; как привязан к колья. Фашист обвисая, то поперек распялся на руле; он мешком сползал на землю. И тогда тот второй совершенно неожиданно вырвался из коляски, и Черкес и глазом не моргнул, как он прыгнул за руль, дал полный таз и так рванул путем в степь, за ним трубой встала пыль.