Обедал, полуднував и ужинал я в этот день, не розбираючы ни вкуса, ни места, ни людей. Ко мне не приставали, понимая мое состояние: человек, может быть, о каких-то «бамаги» дума, а здесь, должен, ешь борщ казенную.
Когда кончали работу, я уже почти ничего не чувствовал, кроме страшной, чрезвычайной усталости. Как я спал эту ночь и спал, не знаю. Памьятаю, я лежал на полу, как в лихорадке, как в безпамьятстви. Бедное мое тело, не привычное к какому-то даже маленького усилия и розчавчене двенадцатичасовой движением, сумело и щемило все так, как щемит, когда едешь в поезде сут со двое и потом ляжешь в доме у себя. Куда так? В сто раз хуже! Говорю тебе, я даже ничего не замечал вокруг себя. И только этим можно объяснить, что я все же провел здесь шесть дней. Этим в главной степени.
На второй день, когда мы встали в пьять часов (уяляеш: в пьять!), Я все ныл и болей. Шею так крутило, словно там засело с десяток жестоких ревматизме, как ее ломил кто-то, ломил и, недоломившы, бросил. Руки, ноги, клубы, пальцы рук, мышцы живота — все ныло, болело, стонал.