С Павликом…Павлика он полюбил сразу, может, на плотине, когда тот лежал, стиснув зубы от боли. В обоих судьба была не очень ласковой, и ему, солдату, даже порой казалось: это не Павлик, а он сам, бывший малый Черкес, лежит сейчас в темном углу сиротой, у тети над оврагом, где окна заткнуты кожухом. И слышит ли к ним подкрадывается ночь и стучит топором?
С школы Черкес бег к Павлику и в душе радовался, не заставал дома Байдачный. Смеялись, наслаждались они вдвоем, и это были одинаковые, одной души и одного ума люди. А Байдачный, мать…Страхом, непонятным трепетом охватывало Черкеса, кровь била в голову, когда он — только мельком! — заглядывал ей в глаза. Отворачивался, вонзал носа в игру, и в груди долго ходила темная и горячая-волна, оглушали его.
Сама вихри в мыслях, иметь выходила в сени, чтобы не выдать себя, и там поджидала его. Вот шарахнул стул, то в доме заскрипело: видимо, он прощается с сыном. Только он сунулся из дверей в темноту, а в сенях было глухо и темно, — мать ему навстречу.