— Что ж… Христос был еврей, и Маркс еврей… — вздохнув, добавил Никодим. Он вздыхает утрирована лицемерно, показно-лицемерно. И тут же начинает рассказывать еврейский анекдот по этому поводу.
Мы все же молчим.
— Нет, слушай! — вдруг живо обращается Никодим к отцу. — Ты же и думаешь попасть в царство небесное?
Как будто спрашивал, папа собирается поехать в Петербург.
Отец кривит рот, — это значит, он улыбается.
— Я вчера говорил, знаешь, с одним священником, истинно-русским, православным. Ни за что, говорит, не попадет! Пусть и не думает. Как так, — всю жизнь Бога не признавал, грешил, детей в разврат ввел, а как припекло, так и в царство небесное? Но это насмешка над Бога А че? А че? Но как бы я, скажем. Какой рабочий, напримир. Стачки, бунты против меня, прокламации. Пока здоровый, значит. А потом, как искалечит, то и ко мне на фабрику? «Простите, по милости вашей, я больше не буду, примите меня». Что ж, я приму его? И зачем ты мне нужен? Ты каишся, как тебе плохо, а как хорошо станет, то снова за свое? Что, верно разве я разсуждаю? А?
— О… э… ан… — слабо и совсем непонятно говорит папа. Но я схватываю, что он хочет сказать и повторяю: