Михаил сидит допоздна, подавленное своей медлительность и тем, что НЕ умеет сказать Лиде-то хорошее, утешительное. Он бы говорил, и боится — будет скучно. Опять в колхозе. Опять в том, что за войну поля заросли сорняками и пшеничка никак НЕ пробьется на свет божий. Что ему, агроному (специалистов имеется, пришлось стать агрономом), сейчас надо поднимать село на прополку, поднимать всех — и детей, и стариков, потому рабочей силы кот наплакала. Лишь десяток лошадей. И кони то — сами ребра. Откуда пригнали буйволов, такая чо]) на скотина, беда с ней: залезет в пруд, из воды только глазами хлопает, а обратно — никак, хоть влечет за хвост …
Лида — и это удивляет Мишка — слушая его болтовню, вплоть приподнимается на локтях, даже немножко краснеет ее щеки, нетерпеливо заглядывает ему в глаза, будто ловит в них Отблеск жизни, изобилующей за окошком, и просит, подгоняет друга: «Ну, говори, говори, что там, в мире … «