И, оказывается, похоронная блуждала где-то два года, с фронтом ходила на восток и вернулась назад, и в ней сообщалось, что красноармеец Арсен Бойчук убит в первый день войны на западной границе и место захоронения его неизвестно.
С этой бумажкой в руках Бойчучка и стала на Погребище, запричитала, показывая похоронную Еве и всему селу:
— Ой, люди! .. Ой, люди! .. Что же это делается! .. Но мы же его ждали, и мы же тлели душой, и мы же все глаза просмотрели за ним! — Она причитала с жутким надрывом, покачиваясь взад и вперед, как над могилой, а Катька теребила мать за подол и ревела, не зная чего.
Ева пришла от соседей почернела. Села за стол, подперла голову руками и притихла. Долго сидела неподвижно, и как дым или туман сновал в ее угасшим глазах. Она о чем-то думала. Но задумчивость ее была другая — холодная ее жестковатая. Наконец она отозвалась:
— Ой дура, ой глупая женщина … Столько перемучилась, | перестрадала, дочь свою в белой горячки доказала, ну и что? Разве ему легче от того, мертвому? — И Ева вспомнила, как приходил к Бойчучкы свататься Павел Кучугура, не беда, что пожилой, зато печник, ремесло такое, что знают и ценят человека везде; он не отдал бы семьи в жертву. Ева качала головой и повторяла: «Подумать только … С первого дня убит с первого дня войны … А она ждала». И стоял ей перед глазами этот мир, такой шаткий и неуверенный, где все обрывалось, плыло, исчезало, где надо было хвататься за что-нибудь, чтобы не упасть, чтобы удержаться хоть на край берега.