Она бросилась прочь на кухню, забилась в угол, и Павлик слышал, как она там сдавленно, глухо рыдает на скамье. Он сказал себе: дурак ты! И знал, что если бы он был на ногах, то сейчас пошел бы на кухню, прижал ее седую голову к себе и сказал бы: ничего, мама, как-то жить нам надо. А за те слова…ну прости меня…
Увы, он и извиниться не мог.
Весело ґелґочучы, со смехом и хохотом гитлеровцы хозяйничали в доме. Вынесли стол, старую, еще бабушкину сундук, деревянный мисник. На скамью и на материнское кровать положили доски, настелили сена, сделали себе нары. Словом, стала Павлика дом казармой. Хотели и Павлика вынести вон, в боковую каморку, однако иметь бросилась наперерез. Сказала: кранк парень, больной, не трогайте его. И немцы одступились.