Утром я пошел чего-то из риги на кухню. Идя двором, я увидел около крыльца господского дома запряженную телегу. В сие время дверь открылась и из дома вышел господин в ботфортах, с нагайя в руках, немного похож на Анатолия. За ним госпожа или панна в беленькой шапочке, одета с иголочки. И вот они, эти двое, спасли меня. Увидев их, я так заволновался, так забилось мое сердце, что буквально выступили на глазах слезы. Таким родным, таким своим пахло от них по мне, так все у них было мне знакомо, привычно, легкое, понятное, дорогое, что я чуть было не бросился к ним и не поднял госпожа книжку, которую она, садясь, уронила на землю.
Не заходя в кухню, я вышел за ворота экономии и пошел в поле. Там я сел в котором канаве, положил голову в руки и просидел долго-долго. Там, в этом ручье, я окончательно понял, что не мне быть тем, кого ищет Арина, не мне творить то, чего она хочет.
О, не из снисхождения, не из лукавой тайной радостью, а с большим, искренним, плачущим грустью признал я это. Плакал Юрий Микульский, он искренне плакал, но только он, потому что сожитель радовался.