— Мама, послушай…Не надо. Ты сломаешь, ты нарушишь такое, потом уже не вернется…Ты знаешь, о чем я говорю. А без него — как же я буду? И так лежу как от всего мира одра-бани.
Все это было сказано спокойно и холодно, но с тем внутренним болью и мольбой, с которым можно кричать в душе о чем-то больной, и она отвернулась, почти выбежала в сени, а не разрыдалась.
Павлик был несправедлив, жесток в сию минуту к ней, и она прощала ему даже не думала об этом. На все, на все он имел право! Отвернулась к окну, на которое молилась ночью, переждала, пока спазмы отпустили в душе и одгуло ей в голове глухим звоном, и тогда сказала, поклялась себе: «Одступ-люсь! Задушу в себе живую душу — и одстуллюсь, ничего не нарушу, и будете ли вы вдвоем, будете как дети, и ничто не ввяжется между вами…»