— Видно, гад, стрелял в бешенстве, в ослеплении и вот промахнулся. Вне ухом чиркнул. Видите, даже пальцы у меня клеятся. И подушку я вымазал…
Павлик посмотрел на соседку, по ее белое, мертвое, застывшее от ужаса лицо и засмеялся, только как-то нервно, с сухими спазмами в горле:
— Не пугайтесь, тетя. Теперь я сто лет жить. Падал из ивы — не разбился, стрелял в меня фашист — не убил. Может, я от смерти заколдованный, как вот в сказках бывает? — и он снова сдавленно и сухо засмеялся, однако (Вустя видела) пальцы у него выпрыгивали, не могли застегнуть пуговицы.
— Собирайся, Павлик, собирайся быстрее. А то вдруг еще раз приволочиться то ирод мерзлоокий, оно же пьяное, — посмотрела Вустя на окно, а там тьма черная, крики и гортанные голоса, и ее ужаснула эта мысль о оберста.- Давай, сынок, скорее, я помогу тебе, у меня в доме пребудешь.