Шло день, второй, пятый, а он лежал и лежал в твердом каменном ящике, в гипсе. Одно замечал за собой: руки у него стали какие-то сонные, беловатые, как и солнце не смаглявило их, как не давал им вволю набраться Турицы и лепу в пруду, чтобы до огрубели они и потрескались. Думал, снимут гипс, сразу упадет с него мертвая и жесткая кора, которая в кровь въелась в тело, и тогда он, освободившись, легко, как перышко, подлетит до самого потолка. Скажет: откроет, мама, окно, я бабочка, я полечу на волю, в сад…
Тяжелое для него было прозрение.
Приехал на бричке хирург, упитанный пожилой дядя. Поттер вкусных руки, поблискав черными жукуватимы глазами и сказал весело: «Текс! Будет сейчас второе рожден!» И стал кряхтеть круг Павлика: понемногу, ножом, пальцами откр-шував грубые куски гипса, разматывал, сдирал, ножом разрезал бинты, то выковыривал бы с самого тела, из натертых ран и бросал белые сухие комки на пол. Освободил Павлика из жестоких лап, но не позволял ему шевелиться: «Лежи! Смирненько!»