— А-а? В-он как? — наклоняясь и кланяясь мне всем телом, разочарованно сказала Арина. — Ну, это не интересно.
— Да, неудачный софизм… — также с некоторым разочарования и даже сожалением сказал мне Панаев. А вот отвернулся и что-то сказал Вито.
— Позвольте! — проговорил я немного голоснище, чем надо. — Почему же софизм? В чем?
— Да в том, что Никодим выходит несчастным, а рабочие счастливыми… — улыбнулась Арина.
— С точки зрения заповеди, догмата гуманности, с точки зрения превосходства души над телом — да! Несчастный! И ему надо больше помогать, жалеть.
— Тогда, значит, надо жалеть и любить всякого мерзавца и подлого человека больше, чем хорошего?
— Именно! — вскочил я на ноги (меня, значит, очень же укололо их «разочарования»). — Именно, мерзавцев, подло, злых, эгоист надо жалеть, им надо давать, им, бедным, бедным, а не хорошим, добрым, богатым. Потому что с точки зрения заповеди справедливости, вечной, общечеловеческой, только это справедливо.
Чего я так загорелся, не знаю. Думаю, что голод в большой степени привел к тому. Не давая никому ничего сказать, я закричал дальше: