— Ну, вот… Ну, вот, только этого еще не было… Я же не для обиды… Как думаю, так и говорю… Ну, все. Поплакала немного, теперь пола меня и только… Ну?
Тота подвела немного голову от подушки и сквозь слезы проговорила:
— Не только никакого сочувствия нет, а еще и смеются, еще и…
— Да кто же, Тото, смеется? Я не смеюсь, а как сестре говорю то, что серьезно и для себя, и для всех признаю. Что я сказала? Завоевывай, заслуживает, произведения любовь. Что же тут такого?
— Чем? — мгновенно поднялась Тота и порывисто села на кровати. — Чем завоевывать? Этим лицом, на котором ни капли крови не осталось, которую он выпил из меня? Да? Этим телом, на которое мне самой стыдно в купели смотреть? Чем, я тебя спрашиваю?
— Да хотя бы тем, что у тебя вот в эту минуту есть в лице, в голосе, в этом самом теле…
— А-а, душою! — саркастически протянула Тота. — Душою, разумеется…
Но видно было, что похвала Рины была ей все же приятная и приятно было чувствовать себя хоть немного сильной. Но, посмотрев на Клима, который сидел потупившись, она горько улыбнулась и сказала:
— Да, душою его возьмешь. Как же… Ему душа нужна? Знаю я его души…
Тота, лежучы еще на кровати с дополнительной полотенцем головой, знала, что не поедет. Но ей было тяжело от сего знания, от полной зависимости от Клима. Но теперь ей как давалась какая-то законное основание остаться. Она оставалась не из слабости, а с определенной целью.