— Пошел? Ну, слава богу! — напуганные произнесла мать Неужели ты не видишь, Павлик, как он ципить зубы? Умоляю, отвернись, не балуй с огнем.
А Павлик уставился в потолок, и снежным вихрем мерцало перед глазами, отпускали ему, приходило напряжение, какая смята, уставшая, а может, блаженная улыбка прижималась на устах. Что то оберет угрожал: некорошо? Бить его — нехорошо? Не привык к тому? Превыше нами? Пусть знает: на вора и стены падают в чужом доме.
Немецкие солдаты, яисих полковник выгнал на мороз, входили один за другим, ухкалы с холода, стучали сапогами. Они шевелили сено, стелили себе на парах, и все придавлены, спидтиха перезиркувалися между собой и, как что-то запрещенное, немного непонятное, смотрели в угол на Павлика. Видно, они услышали уже, что Павлик побил их оберста, и кто знает, радовались тому в душе, или опасались…