Нахмурил свое высокое, изрытое крутыми морщинами лоб Черкес. Думал. Что витало перед его напряженным зрением — неизвестно. Из твердого или холодного, или насмешливого выражения на лице угадывалось что-то далекое, фронтовое, солдатское.
— Ну ладно, расскажу страшную историю. Ночь была темная-темная. Поставили мы пулемет на волокушу, взяли гранаты и двинулись на край хутора, где стоял сарайчик с подвалом. С того сарая лупили по нам снайперы. Подползли мы. И вместе —
‘В подвал. Блеснули светом — пустой А наш старшина (был тоже мастак играть в шахматы) куда юркнул сам, в глубокий погребок. Вдруг слышим: крик, грохот, влетает наш старшина. И мы остолбенели: ужас! Руки в крови, с лица кровавая юшка течет, все трясется. Мы на волокушу его в тыл, в медсанбат. А он рвется, кричит: отпустите, я здоров! «Так у него лихорадка, — говорят солдати.- Бегом к своим». Вспотели, отвезли его, прибежали назад, чтобы никто пулемета Нашего не украл. И все — в тот страшный погребок: что там? А там — огромные корзины болотной клюквы, некоторые клюквой ее называет, подавлена, кроваво-спелая ягода (хозяйчик, видно, приготовил). Вот в одну из корзин и рухнул вниз головой наш старшина.