А скоро снова прилег на подушку, сказал — больше сегодня не может, потрескивает голова. Вичах, как в той песне «:» Огни в моей топке совсем не горят, в котлах моих имеется больше пару…»И действительно, он даже серым, лицо у него обострилось, осунулось. Минутку-две полежал, словно слегка придримую-чи, и вновь проснулся, весело и лукаво посмотрел на Черкеса:
— Слушайте, Василию Ивановичу, так не годится. Сколько я вас просил: расскажите, расскажите, как вы воевали на фронте, как эту «линию Маннергейма» принимали, провода и укрепления, а вы все одмовчуетесь. А говорите: надо нам ко всему готовиться!
— Ко всему! — резко подхватил Черкес и ссутулился, трудно глянул под ноги на свои армейские сапоги.
(Было видно, что он спиной, затылком слышит, как Павлика мать ходит по дому, готовит ужин, как она звенит стеклом и теплым легким дуновением прогулькуе около где-то за ним).