Григорий замедлил шаги. Отец, как незрячий, застучал по тропе палкой. Остановился в куста, подвел бороду. «Гриша!» — едва слышно позвал. «Гриша!» — какой-то маленький, тщедушный, он робко ступил на дорогу. В Гриши зарябило перед глазами-то невыносимо тяжелое кратко ему грудь; сейчас, при Лиде, он боялся одного — проявит малодушие. Боялся, что НЕ * выдержит в последний момент и, забыв обо всех горечи, подойдет к отцу, склонит голову на теплые грудь. А он, старый Хмель, уже стоял рядом, то поспешно тыкал в руки сыну: «Возьми куфайчину, простудишься, — шептал беспорядочно: — Прости … выжил из ума … бога просит» …
— Эй, чего застряли! — грянуло над головой. — Ты, трухлявый! С дороги!
И седые кусты, и скрипучий бересток, и одинокая фигура отца — все одсунулось назад, поплыли за туманом, развеялось …